София Губайдулина — творческая личность столь крупная и самобытная, непохожая ни на кого другого, словно она явилась к нам из неведомого измерения. «Она — непонятное, и потому — явление. И при этом — не имеющее аналогий», — сказал о ней Альфред Шнитке, один из ближайших ее друзей. Музыка Губайдулиной — это мир большого человека, с его самыми широкими мировоззренческими представлениями: философическими, религиозными, космологическими. В то же время эта музыка пронзительно человечна и наполнена тончайшими ощущениями: в ней звучат «вздохи», «придыхания», «стоны», «смех», «плач», «дрожь», «трепет» — все оттенки глубоко переживающей души.
София Асгатовна Губайдулина родилась 24 октября 1931 года в городе Чистополе (Татарстан), в русско-татарской семье: открытость и на Запад, и на Восток ей как бы дана от рождения. Дед ее был муллой, но сама она позднее, в 60-х годах, приняла православие. Училась Губайдулина сначала в Казани, где окончила музыкальную школу, училище и консерваторию по классу фортепиано. В 1954 переехала в Москву, где получила образование в Московской консерватории и аспирантуре по классу композиции, после чего выбрала путь свободного художника. С 1992-го она живет в Германии, в Аппене под Гамбургом. В творчестве Губайдулиной переплелись духовные нити, органически связавшие ее с культурами всей планеты. А протянулись они от ее родины — центральной России, Волги, Казани, Москвы. При выборе религиозных тем она обращается к таким, которые оказываются общими для ветвей христианства — и восточных, и западных: «Аллилуйя, «Страсти по Иоанну», «Семь слов на кресте». От западной традиции ею усвоен принцип драмы, с представлением мира в контрасте противоречий. Созвучной ее мироощущению стала философия экзистенциализма, с ее «невидимостью света в конце туннеля». С этим связано и напряженное внимание к теме Апокалипсиса, прошедшее через многие ее произведения. Однако утешающей оказалась философия Дао, едино живущего всюду — на небе и на земле. Особый интерес Губайдулиной привлечен к голосам музыкальных инструментов, в которых она слышит как бы их души. Наряду с новым одушевлением скрипки, виолончели, фортепиано, она дает новую жизнь баяну с его «дыханием» и «стонами», домре с определенным национальным колоритом («По мотивам татарского фольклора»), а также многочисленным восточным инструментам — японскому кото, китайскому шену, храмовым ударным, возрождая их сакральность. Пьянящую экспрессию звука композитор любит упорядочивать рационалистическим пифагореизмом — строгой числовой гармонией времени, в которой использует и космическую пропорцию «золотого сечения». Вместе с музыкальными звуками становятся психологически выразительны и паузы, эти краткие «пространства думанья». В подходе к голосам и душам музыкальных инструментов, композитор открывает их некую первичность, связь с вечным космосом, обнажая тем самым единство истоков и смысла музыки на всей Земле.
Доктор искусствоведения Валентина Холопова
